81 рік відділяє сьогоднішню історію Херсона від подій 1941 року. Важко усвідомити, з якою точністю все повторюється. Цьому підтвердження – історичні факти та спогади наших земляків.
Друга світова війна. Серпень 1941 року Херсон та сучасна територія області зустріли тривожно – наступала нацистська армія Німеччини. 15 серпня окупанти підійшли до Херсона з боку Південного Бугу. Після нетривалої битви вже 19 серпня війська Вермахту повністю захопили місто.
Як сприйняли це херсонці? Та мабуть, як і зараз: з острахом і ненавистю, пише «Вгору». Перші 2 місяці населення пристосовувалося до нових умов. Спочатку окупантів цікавили переважно представники єврейської громади, військові, комуністичні партійці тощо. Судячи з місцевої преси, яка почала виходити в окупаційному Херсоні (газета «Голос Дніпра»), восени 1941 року німецька адміністрація взялася вже за все місцеве населення.
Як це відбувалося? У листопаді 1941 року в магазинах Херсона почали відпускати продукти з Німеччини. Але отримували ці товари не всі:
«В крамниці № 9 по Рішельєвській вулиці з понеділка 3-го листопада буде відпуск продуктів для громадян німецького походження, що мешкають у місті Херсоні. Відпуск буде – проти надання пашпорту та посвідки» (газета «Голос Дніпра», Частина 34, 2 листопада 1941 р.).
Потім почалося насаджування німецької мови. Для населення організовували спеціальне мовне навчання.
Далі пішла експропріація у херсонців всього, що потрібно було військовій адміністрації:
«Наказ № 33 від 1 листопада 1941 року. На підставі розпорядження, населення міста Херсона повинно негайно здати до Міської Комендатури такі вершникові приладдя: сідла, стремена, ремні, підпруги, попони, металічні пляшки, тесаки тощо. Хто не здасть вказаного, буде притягнений до суворої відповідальності» (газета «Голос Дніпра», Частина 35, 4 листопада 1941 р.).
Але цього окупантам було мало, і вже наступного дня вийшло нове розпорядження, за яким усі власники коней і транспорту повинні були здати їх у триденний термін.
Ну і звісно, оголошувалася комендантська година:
«Оголошення. Ходіння по вулицях дозволяється населенню міста Херсона і околиць з 6 годин ранку до 7 годин вечора. Поза вказаним часом ходити вулицями забороняється. Виключення надається лише для осіб, які мають довідку від комендатури міста. Ті, які не виконуватимуть цієї постанови, будуть арештовані. Ортскомендатура» (газета «Голос Дніпра», Частина 41, 11 листопада 1941 р.).
Нацистська окупаційна газета на Херсонщині. Фото: vgoru.org
Далі пішли розпорядження за розпорядженням. То всі установи та підприємства повинні використовувати світломаскування, то херсонцям заборонили користуватися електропечами та прасками. Потім військова адміністрація заборонила не тільки виїжджати за межі міста, а й змінювати місце проживання в самому Херсоні. Такі розпорядження із заборонами видавали пачками щодня.
Наприкінці 1941 року нацистська адміністрація почала активно шукати військових, які залишилися або ховалися в місті:
«Відозва до населення Херсона. Мешканці Херсона та його околиць, які укривають військовополонених, що не мають встановлених документів, тим самим підлягають найвищому покаранню. Вони зобов’язані негайно відмовляти військовополоненим, які шукають пристанища, та надсилати їх до табору полонених або негайно повідомляти табір з тим, щоб їх туди взяли. Комендант табору Херсона. Ортскомендант. Штадткомісар» (газета «Голос Дніпра», Частина 79, 25 грудня 1941 р.).
У цих умовах городяни все ж таки намагалися продовжувати жити. Відкривалися магазини та базари, де херсонці могли купити продукти. Щоправда, більшість із них були завезені з Німеччини. Хоча й найближчі села доставляли свіжу продукцію.
Роботу було не так просто знайти, переважно працювали на підприємствах, які повністю контролювала окупаційна влада.
Була вода та електропостачання.
Моторошні дні окупації хоч якось намагалися скрасити для населення два театри в Херсоні. Хоча їх німецька адміністрація використовувала, як інструмент пропаганди. Тому іноді на сцені були вистави з антисемітською тематикою. Ще одним місцем культурного дозвілля городян стали кінотеатри. Але й там не обходилося без німецької пропаганди.
Так для херсонців почалася окупація під час Другої світової війни.
СПОГАДИ ПРО ОКУПАЦІЮ ХЕРСОНА
А ось розповідь про початок окупації Херсона від безпосереднього учасника тих страшних подій. Херсонський бібліофіл, краєзнавець Едуард Вайнштейн колись самвидавом випустив книжечку своїх спогадів. Серед його мемуарів цікавою є розповідь про початок війни та про смерть його діда – відомого в Херсоні столяра Зельмана Вайнштейна. Далі – передрук цієї розповіді мовою оригіналу.
***
Война началась для всех неожиданно, и полусонный город с пустынными улицами наполнился вдруг красноармейцами. В гимназическом сквере лежали на траве в ожидании отправки на фронт мобилизованные. Среди них был и мой отец. Он только возвратился из лагеря, где отсидел пять лет как «враг народа».
А потом город опустел.
Всю партийную верхушку и ценных специалистов эвакуировали, а все запасы продовольствия, согласно приказу Верховного Главнокомандующего «Ни грамма продовольствия врагу», уничтожили. Зерно из элеватора спустили в Днепр, а то, что лежало в буртах, сожгли.
Город остался без власти, и тогда жители города решили сами себя обеспечить продовольствием. Три дня шёл грабёж. Грабили два консервных завода, маслозавод, кондитерскую фабрику имени Войкова, макаронную фабрику.
Все улицы были заполнены народом. Тащили всё, что только могли.
На кондитерской фабрике обнаружили цементный бассейн с жидкой карамелью. Первые успели набрать в коробки и банки, которые нашли на фабрике. Потом толпа сзади подперла, и многие попадали в бассейн, где и нашли свою смерть.
На четвёртый день город как вымер. Жарко, пыльно и пусто. К концу дня со стороны Николаева послышался рокот мотоциклов. Это в город вошёл батальон дивизии СС «Лейб штандарт Адольф Гитлер» под командованием гауптмана Курта Майера.
Вначале немцы вели себя довольно таки лояльно, хотя сразу же на центральной улице, напротив кинотеатра «Спартак», на месте афиши установили виселицу. И повесили там тех коммунистов из городского управления, которые не успели эвакуироваться. Сначала не было ни грабежей, ни расстрелов.
Мой дед как раз перед этим зарезал свинью, и когда немцы вошли к нам во двор, он накрыл стол. Зная идиш, который очень похож на немецкий язык, дед мог с ними общаться. Когда немцы ушли из нашего дома он сказал своей жене: «Вот видишь, Надичка, я жил при царизме, жил при военном коммунизме, проживём и при этих».
И действительно, до революции дед своими золотыми руками краснодеревщика отделывал кабинет генерал-губернатора и директора гимназии. Благодаря этому, трое его детей получили гимназическое образование, несмотря на знаменитые два процента, больше которых запрещалось принимать еврейских детей в гимназии.
При военном коммунизме он строил сортиры и делал деревянные подошвы для колодок, в которых ходили тогда херсонские обыватели. Позже брал любые столярные работы. Делал каблуки для Гособувной фабрики.
Он был простой мастеровой. В паспорте он значился как Зельман Фроимович. При заключении договоров на работу его называли Зиновий Фёдорович, а все остальные от мала до велика звали – Зёня, или Зёнчик.
Как будто сейчас перед глазами стоит его плотная, слегка сутулая фигура мастерового с постоянной доброй, слегка ироничной улыбкой на лице. Он идет, шаркая ногами по залитой заходящим солнцем улице, в сером в полоску, измятом хлопчатобумажном костюме. Лацканы пиджака закручены в трубочки. В одной руке – деревянный ящик с инструментом, в другой – «гейша», набитая продуктами с базара. На ногах сапоги с обрезанными голенищами.
«Зёня, дай конфету!» – кричат мальчишки, и он останавливается, достаёт из карманов пиджака леденцы, раздаёт крикунам и идёт дальше, и так каждый день.
На углу Комсомольской и Торгового переулка, где он жил с бабушкой и детьми, во дворе стояла сложенная из кирпича и обмазанная глиной печка, где дед жарил любимое блюдо херсонских мастеровых, которое называют «бигус», а в Херсоне – «солянка». Это свиное солёное сало, тушёное вместе с кислой капустой. И дед там же со своими дружками-мастеровыми пил водку и закусывал солянкой.
Бабушка, которая происходила из почтенного раввинского рода Одесских Фельдманов, проходя мимо этой мазанки, плевалась и что-то ворчала себе под нос. Но дед только улыбался. Вообще он никогда не скандалил.
Когда в 40-м году бабушка умерла от рака, дед решил жениться на молодой. Не знаю, где он познакомился с молодой и красивой женщиной из хорошей семьи. Ее отец был управляющим у Фальц-Фейна, а потом у помещика Скадовского. После революции её отец больной ютился в развалюхе на окраине Скадовска.
Однажды весь Скадовск переполошила следующая картина. По улицам ехал фаэтон, в котором восседал мой дед в новом «кустюме». Рубашка с пристежным воротом и манжетами была одета наизнанку. Непонятно как он умудрился пристегнуть всё это к рубашке…
После ареста папы я стал жить у деда. За двухэтажным домом, где мы жили, по улице Ленина, стоял верстак, где дед работал. Под верстаком, в стружках, спал вечно пьяный подмастерье деда, Федька, которого дед не выгонял только по доброте душевной, и даже давал на опохмеление души.
Немцы потихоньку обосновывались в городе. Объявили обязательное четырёхклассное образование. Правда, все школы заняли под казармы и госпиталя, а детей учили в случайных помещениях. Учили потому, что рабы должны уметь читать и писать.
Но вот наступил чёрный для херсонских евреев день. В газете «Голос Днепра» появилось объявление, в котором с немецкой пунктуальностью расписывалось, кого считать евреем и где носить знаки, отличающие еврея от человека, а заодно были мишенями. Такие же объявления, на немецком и украинском языках, были наклеены на стенах домов:
«Распоряжение об отличии знаками жидов и лиц частично жидовского происхождения.
1. Каждый жид или лицо частично жидовского происхождения, которые пребывают в области Херсонского комиссариата, должны носить особый знак.
2. Согласно этому распоряжению считается:
а) жидом тот, кто происходит от двух жидовских по национальности сторон.
в) лицо частично жидовского происхождения тот, кто происходит от одной по национальности родительской стороны.
3. Знак представляет собой круг, сделанный из ткани желтого цвета, в 5 см ширины.
4. Этот знак надлежит носить:
а) на правой стороне груди.
в) на середине спины, на верхней одежде так, чтобы его было хорошо видно
5. От обязательного ношения знака соответственно с этим распоряжением освобождаются дети возрастом до 3 лет.
6. Кто будет проявлять противодействие этому распоряжению, или другим распоряжениям или постановлениям, выданным с целью проведения данного распоряжения, будет наказываться арестом или денежным штрафом. Вместо заключения может применяться направление на принудительные работы.
7. Данное распоряжение вступает в силу со дня его опубликования!
Херсон, 2 января 1942 года.
Областной Комиссар Беренс»
Дедушкина молодая жена со слезами пришивала эти позорные знаки, а соседи спрашивали: «Почему вы мальчишке не нашиваете звёзды?»
«Это мой ребёнок и к еврейству никакого отношения не имеет…»
С той поры я её называл мамой, и она действительно была мне матерью.
В один из холодных февральских дней дедушка лежал больной в постели. Вдруг дверь без стука распахнулась и в комнату вошёл дедов подмастерье Федька, от него разило спиртным. Немецкая военная форма второго срока без погон сидела на нём, как на огородном пугале. На рукаве была белая повязка. С ним вошли два вооружённых немца.
Федька указал пальцем на дедушку и сказал «Юда!». Немец молча указал дедушке на дверь.
- Федя, как же ты...
- Молчи, жидовская морда! Мало вы нашей крови попили.
Дедушка молча поднялся с постели и медленно, старчески шаркая ногами, пошел к выходу. И я увидел совсем другого человека. Это уже был не весёлый, всегда улыбающийся Зёня. Передо мной был дряхлый старец с потухшим взглядом. Он подошёл к нам с матерью. Поцеловал нас и ушёл навстречу своей гибели.
Гетто в Херсоне устроили сразу за базаром. С четырёх улиц (бывших форштадтских), с Рабочей и Карла Маркса были выселены все жители в еврейские квартиры, а опустевшие жилища набили еврейскими семьями.
Хмурым, морозным утром 1942 года в сторону гетто уныло потянулась цепочка унылых и сгорбленных стариков, женщин, детей. Взрослых мужчин не было. Мужчины были на фронте.
Моего дедушку тоже отправили в гетто. Из гетто его уводили на работы в городе. Иногда он умел договориться с охранником, и его приводили домой. Дедушка был молчалив и уже больше не улыбался.
Потом дедушка долго не приходил, и мы решили пойти в гетто. Когда мы пришли туда, то увидели только опустевшие дома. Охраны тоже не было.
Мы пошли в направлении базара и услыхали вопль множества людей. В конце базара стоял каменный сарай для скота. К одной из стен этого сарая немцы сгоняли последних обитателей гетто. Вокруг стояли вооруженные немцы и травили собаками тех, кто был внутри оцепления.
Люди кричали, плакали, стонали, проклинали. Многие читали предсмертную молитву «Шма Исраэль Адонаи элогейну, Адонаи эхад» (Слушай Израиль Господь благословен, Господь един).
Вся толпа была пропитана ужасом смерти. В разрыв оцепления подходили крытые грузовые машины и туда битком набивали, подталкивая прикладами и травя собаками этих страдальцев, и увозили неизвестно куда.
И вдруг в этой толпе я увидел своего дедушку. На дедушке не было лица, только одни глаза, наполненные ужасом и болью. Его губы шептали имя своего единственного внука. Я закричал «Дедушка!!!» Но люди, которые стояли вокруг, тут же меня спрятали в толпе…
С той поры я постоянно вспоминаю дедушкины глаза и его немой вопль.
После этого меня прятал в селе Львово друг деда Касьяненко Сергей Ефимович, монашечка из разрушенного большевиками Алешковского монастыря, матушка Евдокия, мама, благодаря им я выжил.
И когда сегодня говорят, что не было холокоста, меня охватывает гнев и возмущение. Да, холокоста не было (холокост по-гречески – всесожжение), было просто убийство!
Вы, господа, с учёным видом копаетесь в костях и пепле Освенцима и при помощи компьютеров пытаетесь доказать, что сожгли фашисты не 6 миллионов евреев, потому что вас это не коснулось. Имеет ли это какое-то принципиальное значение? Ведь память остаётся.
Это моя память.
Вайнштейн Эдуард Борисович, 1934 г.р.
Тэги: